Глава 44

В этот же день мы всерьез занялись кладоискательством, и надо сказать, что дело это оказалось довольно заразным. Лопата «принадлежала» только моим рукам, а Петр и Галя, пока Гуля отсутствовала, отправившись с баллоном за водой, ходили за мной следом. Я разгреб песок в нескольких местах, примерно вычисленных по карте-схеме. Песок в этом месте оказался на удивление рыхлым и яму удавалось углубить сантиметров до шестидесяти, прежде чем она осыпалась.

Работая квадратно-гнездовым методом, я оставлял позади себя песочные кратеры через каждые два метра. Первые два часа поисков никаких плодов не принесли, а потом я выкопал большую мумифицированную ящерицу. Увидев меня, присевшего на колени, Петр с Галей тут же подбежали и тоже опустились на корточки рядом.

— Тут справди багато роботы, — покачал головой Петр, окинув окрестности и задержав взгляд на видневшемся слева внизу море. — От як бы нам роту москалив з лопатамы!

Я усмехнулся.

— Так бы они тебе и копали тут, москали!

— Давай, шукай дали! — бросил он, поднимаясь на ноги.

Я продолжил поиски, хотя руки мои к тому времени уже устали, да и сама моя покладистость начинала меня раздражать: с какой стати я ему подчиняюсь? И когда будет его очередь копать?

Вскоре я заметил, что у Гали в руках появилась длинная тонкая палка и она ходила с ней, как со щупом, время от времени загоняя ее в глубь песка.

Гули все еще не было, и это меня начинало немного беспокоить. Я и так не очень-то внимательно занимался раскопками. Найти неизвестно что «в трех саженях от старого колодца», которого больше не было, да и неизвестно, где он был прежде, не говоря уже о том, что тут где-то находились раньше два колодца — эта задача казалась мне все менее и менее привлекательной, да и к тому же просто невыполнимой. От солнца заболела голова, и я, воткнув лопату в песок, вернулся к своим вещам. Высыпал их на песок из рюкзака, нашел остроконечную войлочную шапку и напялил на голову. Стал складывать остальное обратно в рюкзак — банки с «детским питанием», носки. И вдруг увидел то, о чем я давненько не вспоминал — фотоаппарат «Смена», найденный мною вместе с брезентовой палаткой в самом начале моего пустынного пути.

Я сидел на песке, и все мои движения были чрезвычайно замедленны. Я просто отдыхал и, отдыхая, я крутил в руках фотоаппарат, освободив его от кожаного футляра. Неужели в нем действительно находилась отснятая пленка? Сколько ей лет? Если у исчезнувшего хозяина палатки с собой была более или менее свежая газета, сейчас лежащая на самом дне рюкзака, то эта пленка ждет проявки уже лет двадцать!

— Гэй, ты, що там розсився! Иды копай! — донесся до меня окрик Петра.

Я лениво поднялся, положил фотоаппарат в рюкзак и направился к своей лопате.

Так прошел день. Уже возвращаясь к месту стоянки, я на ходу считал следы своего труда — больше сорока ямок. Сорок ямок и только одна находка — мумия ящерицы! Кто знает, может быть какой-нибудь краеведческий музей купил бы ее с удовольствием или по крайней мере предложил бы в обмен мумию тушканчика — здесь их тоже много водилось: раз пять за этот день я замечал их любопытные глазки, следившие за мною из-за невысоких волнообразных барханчиков.

Когда мы пили вечерний чай, к нам выполз из вещей хамелеончик и снова забрался на джинсы Гали. Она уже смелее погладила его, улыбнулась.

Гуля к общему удивлению рассказала, что за водой ходила в город и набрала ее из общественной колонки рядом с магазином одежды. При упоминании о магазине одежды глаза у Гали блеснули.

— А цэ далэко? — спросила она.

— Всэ одно нэ пидэш! — прикрикнул на нее неожиданно раздраженный Петр. — Ты що, сюды на шоптур якыйсь прыйихала?!

Пожевав губы, Петр пристально посмотрел на Гулю.

— А чого людэй тут нэ выдно, якщо поруч жывуть?

— У них это место проклятым считается, — сказала Гуля. — Здесь много людей пропало…

— Як пропало?

— Говорят, если сюда слабый казах придет, то сразу , родной язык забывает и за несколько дней от непонятной тоски умирает… Может, ящерицы тут ядовитые?

Петр с опаской огляделся по сторонам, хотя сумерки уже сгущали воздух.

Я понимал состояние Петра. Видно, первый день поисков перечеркнул его иллюзии о «легком кладоискательстве», а тут еще местные мифы…

Мы замолчали, и наше молчание быстро обросло темнотой, спустившейся с неба — наступил настоящий вечер. Потрескивал костер, играя бликами огня на наших лицах. В воздухе появилась ночная свежесть, она словно промакивала наши разгоряченные дневным солнцем лбы, вылечивая нас от природного жара. Я вспомнил далекий студенческий стройотряд и подумал, что будь сейчас у меня в руках гитара — просидели бы мы под глупо-романтические песни до самого утра.

Настроение мое улучшилось и захотелось мне, чтобы всем нам стало как-то веселее. Бог с ним, с этим зарытым «чем-то», позабыть бы ту разницу, которую сами люди придумали, чтобы делить себя на наших и не наших. Вечер-то один и общий, и природа одна, и песок, в котором мы ищем неизвестно что — тоже однообразен и одноцветен. И мои мысли, мои внезапно возникшие желания вдруг оформились, превратились в простую просьбу, обращенную к моей Гуле и выраженную одним коротким словом: «Спой!»

И Гуля запела. Запела на казахском языке. Ее негромкий бархатный голос заполнил пространство вокруг костра и даже костер, казалось, потрескивал в такт ее песне. Песня длилась и длилась, и хоть слова ее были непонятны, но я ощущал какое-то невыразимое доверие этой истории, рассказываемой в песне. Я не знал, о чем она, что и с кем в этой песне происходило, но теплота песни, теплота голоса передавалась мне, да и, наверно, Петру и Гале тоже. Нас опять объединяла чужая песня, пересказать которую ни я, ни они не смогли бы. Но я знал: закончит Гуля петь и спросит у нее Галя: о чем песня. И история, рассказанная, а до этого уже и пропетая Гулей, будет и близка, и понятна, и экзотична. И экзотичность эта будет не какой-то там музейно-этнографической природы. Нет. Экзотичность эта будет как бы зеркальной, она позволит нам понять, что каждый из нас отличен от другого, экзотичен для другого, но не так, как бывают экзотич11ы невиданные прежде звери, а внутренне. Наши мысли и убеждения окажутся экзотичными. И главное будет — всего лишь понять их, а не отказываться их понимать из-за благоприобретенного несогласия.

Вечер затянулся, продолженный грустными украинскими песнями. В какой-то момент мне даже показалось, что Петр начал подпевать Гале, но, прислушавшись, я понял, что ошибся. Опять отзвучавшие песни создали атмосферу взаимного доверия и, ложась спать под низко опущенным небом, мы первый раз пожелали друг другу доброй ночи.

Но рассвет, открывший страницу нового дня, вернул все на свои места, и после быстрого чаепития я взял в руки лопату и, слыша за спиной шаги Петра, отправился продолжать начатую вчера работу.

Гуля с Галей остались возле вещей и костра. А мы с Петром нашли границу «отработанного» участка пустыни и там остановились.

— Якось нэ так ты копаеш, — сказал Петр, оглядываясь на уже осевшие вчерашние ямки.

— Ну, во-первых, меня этому не учили, а во-вторых — возьми и сам копай, может, у тебя лучше выйдет!

Петр погладил свои черные усы и глянул на меня неприязненно.

— Ты сюды чого йихав? — спросил он. — Йихав копаты? Отож спасыби скажы, що я тоби лопату знайшов!

Я тяжело вздохнул, поправил на голове войлочную шапку и, отступив от последней ямки на шаг в сторону моря, воткнул лопату в песок.

Работа опять шла нудно. Чем ближе я продвигался к морю, тем рыхлее под поверхностью оказывался песок. В какой-то момент лопата ударилась о камень и я понял, что попросту впустую трачу время. Не мог колодец находиться на берегу — не каспийскую же воду из него доставали!

Я отошел назад, к месту, с которого вчера начал. Оглянулся. Увидел Петра метрах в трехстах. Он стоял с палкой в руке, то ли глядя на песок перед собой, то ли задумавшись.